Египетские четки. Владимир Шаров "Возвращение в Египет"

Текст: Лиля Калаус

В связи с книжками меня всегда интересовало два вопроса. Первый – может ли книга изменить мир? И второй – действительно ли чтение объединяет людей? В детстве, когда читала, что называется, запоем, на оба эти вопроса с ликованием отвечала: да, да, да! Если книги меняют меня, будят эмоции и мысли – значит, и с другими людьми происходит то же самое. Следовательно, книги, меняя людей, меняют и мир, более того, любовь к книгам – тот маркер, который позволяет найти в толпе «своего» человека, создать поле общения – и радоваться и удивляться уже вместе с кем-то…

Сейчас на оба этих вопроса я, пожалуй, отвечу «нет». Не столь категорично, с допущениями и оговорками, тем не менее – нет.

Книги – всего лишь книги. Их пишут со многими целями, среди которых «прославиться» и «разбогатеть» занимают не последние места. А читают… Читают, в основном, для развлечения, даже самые лучшие, даже классику. Тут не до гуманных рассуждений.

Поэтому, наверное, мне не слишком близки высказывания восторженных фанатов, или высоколобых литкритиков, или самих писателей – о роли книги в истории человечества. То есть, литература влияет, безусловно, но чаще всего – в силу многомерности и алогичности как человеческой психики, так и всего сущего – весьма странным и непредсказуемым образом. Например, статистика утверждает, что наиболее почитаемой социопатами книгой является «Над пропастью в ржи» Сэллинджера. Кто бы мог подумать. Отстраненность Холдена они принимают за бегство от реальности в мир холодных фантазий.

Такое длинное вступление мне понадобилось, чтобы рассказать о своих впечатлениях о романе Владимира Шарова «Возвращение в Египет». Потому что этот роман тоже отвечает на эти два вопроса. Отвечает парадоксально - не отвечая или новыми вопросами, количество которых растет по экспоненте.

Роман Шарова сегодня - один из самых читаемых в России. Он стал лучшим, получив «Русского Букера-2014» и заняв третье место в конкурсе «Большая книга». Автор рассказывает, что писал свой роман почти шесть лет и «шел за своими героями, держал их на коротком поводке. Они менялись. И я сам за это время становился немного неадекватным».

«Возвращение в Египет» - библейский роман, и по названию, и по содержанию. Он пронизан десятками аллюзий и цитат из Святого писания. Роман горький и местами страшный, ведь он рассказывает о тех темных десятилетиях ХХ века в истории России, в течение которых идеология и войны уничтожили миллионы людей, полностью сломав уклад жизни и миропорядок тех, кто выжил.

Роман по-новому интерпретирует историю бегства евреев из Египта. И не просто бегства – а возвращения. Почему возвращения? Автор объясняет это так: «Гоголь был писателем библейским. И мне стало казаться, что идя из Египта, мы в какой-то момент повернулись и пошли обратно, вернувшись в итоге снова в Египет. Наша история ХХ века в моем представлении - это и есть возвращение в Египет».

Возвращение в Египет – то есть, в рабство…

Красное море – море революции, большевизма, но еще и море крови. Не все решились перейти на другой берег, когда его волны расступились. И среди тех, кто решился, немало было заплутавших, погибших потом в сомкнувшихся волнах.

В общем, на мой взгляд, «Возвращение в Египет» - это длинная, тяжелая в чтении история болезни, написанная, впрочем, не врачом, а пациентом – умным, образованным, думающим. Пациентом, который оказался с ужасом болезни один на один – и он теряет ясность ума, твердость памяти, он впадает в суеверия, ныряя в какие-то запредельные глубины подсознания, пытаясь закрыться от этого ужаса, простого, очевидного и неизлечимого.

А пациентов на самом деле много. И все они связаны фамилией «Гоголь» - это дяди главного героя, Николая Васильевича Гоголя, потомка великого писателя, это друзья семьи, близкие. Письма в двадцати пяти папках, затерявшиеся в Народных архивах при Московском историко-архивном институте в конце 1980-х, - вот основа текста.

Эпистолярный жанр сегодня, конечно, анахронизм. Книга трудно читается, уже к середине увязаешь во всех этих дядьях, друзьях дома, художниках и «бегунах» и перестаешь сопоставлять их с указаниями относительно генеалогического древа семьи Гоголей, данными в начале. Глаза скользят от одного фрагмента письма к другому. И вдруг в какой-то момент включается совсем другая система восприятия. Некий «общий» взгляд, который за раздробленными кусочками прошлых, чужих и грустных жизней вдруг улавливает целую картину, мозаику или ковер, суть которой – вот это сплетение орнаментов, ориентальных и европейских, где каждый узор неповторим, впадает в следующий неповторимый узор, а все вместе – вовсе не похоже на мемуары или художественный вымысел. А знаете на что похоже? На срез. Анатомически выверенный срез – только не живого или неживого объекта, а поколенческой ноосферы.

Цель семьи Гоголей, передающаяся из поколения в поколение, - дописать «Мертвые души». Шаров поясняет: «Незаконченные романы — это страшное искушение, с которым культура не знает, что делать. Это как незавершенное откровение — и, кажется, если этот роман был бы написан, то мы бы нашли, как должны жить». А ведь это главный «русский» вопрос двух столетий. Что делать? Как жить дальше? Куда жить? Куда идти?.. Всюду – пустыня Зла и Порока. Куда податься из того гоголевского макабрического города N, откуда «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь»?

Шаров подробно и с удовольствием рисует картинку гоголевского мира, подобную дантовскому аду. Есть у него и реальный ад, воронка в горах, в которую Коля Гоголь ежегодно ведет по спирали козла отпущения. Но дело даже не в очередной аллюзии. А в том, что автор, кажется, всерьез верит в то, что дописанная книга может изменить реальную жизнь.

Тот вариант продолжения душ, который в виде синопсиса представляет на страницах романа Коля Гоголь… Ну что сказать. Очень-очень странный. Чичиков, ставший одним из столпов новой церкви, причем, старообрядческой. Может быть, это интересный ход, увлекательный с точки зрения истории, но не внушающий читательского доверия абсолютно.

Выше я писала о том, что теперь отвечаю на два своих главных вопроса – «нет». Потому что с годами я перестала верить в могущество сослагательного наклонения, даже если дело касается вымысла. Не было, не состоялось, не дописалось – значит, так и было нужно. Истории нужны не только законченные книги, но и незавершенные. Может быть, так даже справедливее.

Ведь незаконченная книга – это как обрыв телефонной линии. Линию починить можно, но кто будет говорить по этому телефону в эпоху скайпов, беспроводного интернета и микрочипов?

Это все равно, что читать роман в письмах во времена, когда устарела уже и электронная почта…

И все же роман Шарова читают. Он в первых строчках рейтингов по скачиванию книг из интернет-библиотек. И в первых строчках рейтингов книжных магазинов.

Почему? Ведь роман метафоричен, его можно толковать произвольным образом. И ответов, конечно, не дает тоже. Нельзя же принять за ответ несколько шокирующих женских историй – о разрушении сексуальности, психотравмах разной степени тяжести, неврозах и прямом сумасшествии.

Может быть, эти вопросы мы все время хотим задавать сами себе? Не отвечать на них – а задавать, мучительно задевая края раны, глубокой, как дантов ад, раны в нашей общей культурной памяти. И, вероятно, получая при этом перебирании вечных египетских четок мазохистское удовольствие.

Ведь ответы на такие вопросы до обидного просты. Хочешь жить – живи. Хочешь быть счастливым – будь им. Хочешь не страдать – не страдай.

А простоты мы не любим…